Хорошавцев В.С. «На Яйве» (очерк)

Хорошавцев Виктор Семенович - Хорошавцев В.С. «На Яйве» (очерк)

Содержание материала

Страница 3 из 3

На Яйве

очерк

Представляя читателям «Литературной России» молодого чусовского писателя М. Голубкова с повестью «Просека», В.П. Астафьев в 1980 г. писал о нашем городе: «Еще одна особенность этого города – творческий его зуд – нигде я не встречал столько стихоплетов, сказочников и просто словоохотливых людей, как в Чусовом. Когда-то на детской технической станции, расположенной средь города, существовал «ток» – сюда после трудового дня собирались мужики, курили табак и вели треп про охоту, рыбалку и прочее, порой за полночь возвращаясь домой…»

Вот на этом «току», где я был завсегдатаем, поскольку жил поблизости от ДТС и подружился с его работниками, в начале пятидесятых годов мне довелось познакомиться с будущим писателем и напарником по рыбалке В.П. Астафьевым.

В то время у нас шло повальное увлечение спиннингом, трофейной рыболовной снастью, завезенной победителями с запада. В наших спортивных магазинах еще не было в продаже ни спиннинговых катушек, ни удилищ, ни капроновой жилки. Умельцы из ДТС, Курочкин Михаил Александрович и Мочалов Николай Саватеевич, освоили изготовление новой снасти. Первый клеил шестигранные бамбуковые удилища, второй точил дюралевые катушки, конечно, не для всего города, а для узкого круга лиц, в который попали и мы с Виктором Петровичем. Здесь же изготовлялись самодельные блесны из латуни, нержавейки, бронзы, но более всего ценились и были самыми уловистыми блесны из раскатанных серебряных полтинников. Труднее было достать капроновую жилку, ее привозили из Москвы, где за большие деньги покупали с рук на Птичьем рынке или возле рыболовных магазинов.

В окрестностях Чусового сливаются три реки: Чусовая, Усьва, Вильва – раздолье любителям-рыболовам! Только чуть схлынут полые воды, начинается нерест ельца, подуста, язя. Уже в начале мая берега рек в городской черте залеплены рыболовами, а на торцовой гавани на Вильве, у Ротомских ключей их было так густо, что между ними некуда было протиснуться. Я тоже не пренебрегал поплавочной удочкой, но с нетерпением ждал посветления воды после половодья, чтобы пустить в дело спиннинг.

Вблизи города наши реки выглядели весьма неряшливо: вода загрязнена сбросами промышленных предприятий, дно устлано топляками сплава, захламленные неухоженные берега – не на что порадоваться глазу. Спиннинговать ходили подальше за город в основном по Вильве и Усьве.

Меня больше привлекала Усьва, куда мы частенько ходили с Виктором Петровичем на пару. Некоторые предприимчивые рыболовы забирались дальше: в верховья Усьвы и Вильвы, на Кутамыш и Сылву и на другие реки, слухи о «новооткрытых» водоемах в первую очередь, приносились на наш рыбацкий «ток» – в ДТС.

Первыми о реке Яйве заговорили чусовские железнодорожники. Яйва – левый приток Камы – в верхнем течении быстрая горная, в нижнем – спокойная лесная река, впадающая в Каму напротив села Орел, ниже города Березники, по счастливым обстоятельствам сохранившая в пятидесятых годах девственную чистоту своих вод. Рассказы об этой реке и обилии в ней рыбы передавались из уст в уста.

Виктор Петрович, страстный охотник и рыболов, подогретый слухами, агитировал меня:

– Поедем! Маршрут простой: шесть часов поездом до станции Яйва, здесь в леспромхозе берем лодку, забираемся кверху на двадцать – тридцать километров и самосплавом обратно.

Авантюрность предложения была очевидна – легко сказать: берем лодку, а кто ее даст без предварительной договоренности? Заберемся вверх – это в начале-то июня, по высокой еще воде, на шестах, легко ли? Тем более, что Виктор Петрович еще не вполне поправился после перенесенной операции. Он получил удар ножом в легкие от пьяного мужика-дебошира, в отместку за публикацию в газете заметки о неблаговидном поведении того в быту.

Можно представить, какая страсть руководила нами, если он предложил, а я без раздумья согласился на этот рискованный план и взял недельный отпуск без содержания. Но мы тогда были молоды и легки на подъем.

Через два дня утром мы были на Яйве. Сложилось все как нельзя лучше. Только мы вышли из поезда на станции Яйва, как тут же столкнулись нос к носу с подполковником Ашуатовым, бывшим военкомом Чусового, уволенным в отставку. Нам решительно везло: здесь, в леспромхозе, он занимал какую-то командную должность, если не ошибаюсь, должность замполита. Узнав о наших проблемах, он уверенно обнадежил:

– Все в наших руках – и лодка будет, и вверх доставим.

Затем, подойдя к кому-то из местных, отдал распоряжение:

– Найди Ивана Коваленко и пришли ко мне на дом.
И нам, как о деле уже решенном:

– ошли завтракать!

С бывшим военкомом мы были только знакомы, но принял он нас, как давнишних друзей. По-моему он увидел в нашей встрече возможность опохмелиться и повел дело по военному, четко. И дома у него был военный порядок. Переступив порог, он с ходу подал команду жене:

– Глазунью на троих и еще чего-нибудь! – А нам: – Раздевайтесь, у нас есть время посидеть.

При таком повороте дел, как было не подчиниться.

За глазуньей из моих запасов, взятых в дорогу с расчетом на несколько дней, ушла сначала одна бутылка, потом и вторая, последняя, на стол. У Виктора Петровича была фляжка со спиртом, но до нее, слава Богу, не дошло...

Иван Коваленко оказался старшиной катера, отправлявшегося в этот день в рейс до поселка Камень, на 30 километров выше по реке, и, когда он явился, в перерыве между первой и второй бутылками, мы услышали из уст подполковника распоряжение, за которое не жалко было бы поставить и третью:

– Найти лодку, доставить этих товарищей кверху, показать
лучшие рыбацкие места, ясно?

– Ясно.

– Исполняйте!

– Катер у причала, отчалим в двенадцать, – сообщил старшина и удалился.

Отчалили ровно в полдень. Борясь с сильным встречным течением, катер двигался вперед со скоростью не более пяти километров в час. Бурные стремительные перекаты сменялись широкими плесами с заводями и омутами, низкие луговые берега, белые от цветущей черемухи, чередовались с крутыми склонами гор, доверху заросшими синим хвойным лесом. Река нам положительно нравилась. Не нравилась погода: ветер с утра крутивший неустойчиво, стал определенно склоняться на северный, он морщил гладь реки, гнал по ее поверхности темными полосами прерывистую рябь, от чего казалось что река ежится от холода. Ежились и мы, стоя на ветру на палубе. Хмель, согревший по началу, прошел. Можно было спуститься в кубрик, но Иван, не надеясь на прочность буксира, попросил присматривать за лодкой, которая, задирая нос на кильватерной струе, на коротком расстоянии следовала за нами...

Иван, выполняя полученное распоряжение, взял для нас казенную сплавную лодку, длинную и широкую, нам бы такую на шестах и на пять километров за день не поднять, а обратно по течению и на такой спуститься можно, даже лучше - в ней хоть спи-лежи, хоть танцуй.

К пяти часам вечера катер поравнялся с маленькой деревушкой Нартино, прилепившейся на самом верху горы по правому берегу.

Старшина катера не только, как лоцман, отлично знал реку, но, оказалось, он был и заядлым рыболовом и не хуже знал, где и какая рыба водится. Он посоветовал нам остановиться за деревней, на острове у Солоной протоки:

– Место надежное и есть где развернуться. Можно на главном
русле у омута, там завсегда держится щука, можно и остров обогнуть и всю Солоную протоку «прохлестать» – тоже рыбное место. Меня заинтересовало название:

– А почему Солоная? Кто кому насолил?

Катер входил в перекат, держась близко к берегу, Иван усиленно работал штурвалом и ответил не сразу. За поворотом показался большой остров. Иван показал рукой вправо:

– Вот она – Солоная протока. Видите, на поляне, метров двести отсюда, крест стоит? Это могила здешнего рыбака. Рядом избушка его стояла, уж давно развалилась. Всю жизнь старик прожил на этом месте и похоронить наказал на берегу. А повыше могилы ручеек впадает в протоку. Вода в нем очень соленая. Рассказывают, старик при жизни никогда соль не покупал, из этой соленой воды выпаривал. Охотники у этого ручья сохатых караулят. Вот по этому и название протоки пошло.

Слово «Солоная» Иван произносил с ударением на «а». Давнее, видать, название, мы бы сказали: солёная.

Миновав выход Солоной протоки, катер шел вдоль острова по главному руслу. У омута Иван сбавил ход, круто взял вправо, затем выключил скорость, катер по инерции, мягко ткнулся в глинистый берег.

– Приехали. Подходящее место для стана и дров навалом, – объявил Иван.

Мы попрощались с радушным старшиной катера и, забрав лодку, высадились на берег. Иван с палубы прокричал:

– Ни пуха, ни пера! На обратном пути увидимся!

Мы помахали ему, катер задним ходом отвалил от берега, развернулся и вскоре скрылся за поворотом.

Прошло больше сорока лет с того дня, а он остался в памяти во всех мельчайших деталях. Недаром говорят: жизнь – это не те дни, которые прожил, а те, которые запомнились. Конечно, нам невероятно повезло в этот день: и случайная встреча с подполковником Ашуатовым, и случайное совпадение дня нашего приезда с плановым рейсом катера вверх по Яйве, и знакомство с добрым человеком Иваном Коваленко. Еще вчера мы были дома, собирали рюкзаки и не очень надеялись, что все произойдет гладко, без сучка, без задоринки. А сегодня, как по щучьему веленью, без всяких хлопот и усилий мы на острове желанной реки Яйвы, за много километров от железной дороги, а впереди еще рыбацкие радости и невероятные удачи. Такое случается не часто.

Оставшись одни после ухода катера, мы снесли рюкзаки под развесистую пихту, натаскали груду разного древесного хлама для костра. С северной стороны вбили колья с рогатками и соорудили наклонный навес, застелили его плотным слоем пихтового лапника. Получилась односкатная крыша – укрытие на случай дождя и отражатель тепла от костра, которому определили место рядом. Стан был готов, оставалось «нарисовать» уху. Было еще светло, сумерки спустятся не скоро. Виктор Петрович решил проверить омут и покидать с лодки. Я отправился к верхней части острова и по берегу протоки спустился вниз. Хороших мест для рыбалки было много, в каждом я делал забросы, но безуспешно – поклевок не было. Так я дошел до соленого ручья, журчавшего на противоположном берегу протоки и ветхого креста на одинокой могиле рыбака. Дальше, до конца острова, шел плес с чуть заметным течением. Подступа с берега к нему не было: низкий и вязкий он сплошь зарос непролазным кустарником.

Напротив креста мне удалось все-таки, не совсем обычным путем, поймать килограммовую щучку. Или она «промазала», бросаясь за блесной, или случайно блесна нашла щучью спину, только крючок зацепил ее за хребет в середине туловища. Ее сопротивление взволновало меня, казалось, что я имею дело с очень крупным экземпляром. Сойти ей не удалось. Осторожно подмотав лесу почти до грузила, я выбросил ее на берег.

Виктору Петровичу посчастливилось взять в омуте щуку побольше моей вдвое. Но как и у меня, это была единственная поклевка. Я высказал свои опасения о погоде.

– Да, – согласился он, – северок подул – добра не жди…

Ужинали уже в темноте. Хоть щука – не стерлядь, но изрядно проголодавшиеся, мы начисто опорожнили трехлитровый котелок.

Закурив, я поудобнее устроился на пихтовой подстилке протянув к костру ноги. Напарник сушил портянки на воткнутых перед костром колышках. Пламя ярко освещало черты его простого мужицкого лица, выглядевшего старше своих тридцати лет. На мое замечание об этом несоответствии он серьезно и не спеша ответил:

– Пройти всю войну – не только постареть, но и умереть немудрено. Мне, считаю, повезло. Сколько нашего брата, солдат, полегло в эту войну. Едва ли на свете есть другая земля, так обильно политая кровью, как, наша, русская...

После операции, при ранении в голову, он утратил зрение на левый глаз и сильно косил. Когда он смотрел на собеседника здоровым правым глазом, левый, казалось, был занят самостоятельной работой, нащупывая что-то в стороне.

Помолчав, он вскинул на меня цепкий правый глаз, предоставив левому исследовать темноту за костром, и уже шутливо закончил:

– А я вот как «счастливый» некрасовский солдат, был в сорока сражениях и ранен и контужен был, и все же не убит...

Я тогда, разумеется, не предполагал, что этот «счастливый» некрасовский солдат сорок лет спустя напишет такую жуткую правду о войне, какую до него никто не смог показать и озаглавит книгу жутким названием «Прокляты и убиты».

Становилось холоднее, поджав ноги, я подвинулся ближе к костру и плотнее укутался плащом. Виктор Петрович положил в костер несколько толстых валежин и лег рядом со мной. Прижавшись спинами, мы задремали. Потрескивал костер, тихо шумели вершины деревьев. С ближнего переката доносился однообразный несмолкаемый говор реки.

Наши опасения по поводу погоды оправдались. В последующие два дня, усиливаясь днем и немного стихая на ночь, дул холодный северный ветер. Скупо, по-осеннему, выглядывало солнце, изредка моросил мелкий дождь вперемешку со снегом. Мы не снимали своих ватников и плащей.

Приспособившись донками на червя ловить окуней, мы проводили время в этом нехитром занятии. Вечером второго дня, возвращаясь обратно, к нам подвернул катер Ивана Коваленко. Мы встретили его, как полагается, пригласили к окуневой ухе. По этому случаю, Виктор Петрович достал заветную фляжку, налил каждому «солдатскую» норму, мы выпили за дружбу и будущую удачу...

На третий день потеплело, а к вечеру погода совсем разгулялась. Повеселели и мы, укладывая в специальные мешки из детской клеенки трофеи этого дня. Но настоящая рыбацкая удача нас порадовала на следующий день.

К восходу солнца мы поднялись на лодке до верхней части острова и стали спускаться по Солоной протоке, на ходу делая забросы. Напротив солёного ручья со стороны острова открылось примечательное место. Чтобы его не проскочить, мы отдали якорь - сбросили пудовый камень на веревке, закрепленный за нос лодки.

Место казалось надежным: над обрывистым берегом острова нависли кусты – там глубинка, в воронке крутится мусор и пена, дальше струя отворачивается влево и переходит в короткий перекат, за ним угадывается омут – там спокойная тихая вода. Наша широкая плоскодонка устойчива, мы кидаем стоя, я – с кормы, напарник – с носа, а она и не качнется. Виктор Петрович целится под кусты – туда, где воронка и пена, я, взмахнув двуручником, посылаю блесну далеко под перекат в предполагаемый омут. Не торопясь подматываю лесу, и вдруг – сильнейший рывок – конец удилища суется в воду...

Не раз пережитая, знакомая каждому спиннингисту волнующая дрожь, как электрический заряд пробегает по всему телу. Мускулы напрягаются, руки собранным привычным движением делают подсечку, чуткое удилище, согнутое дугой, передает могучее сопротивление невидимого хищника. Снасть крепка, должна выдержать. С трудом делаю несколько оборотов катушки. Виктор Петрович наблюдает за мной. Слышу за спиной его голос:

– В перекате взял, должно быть, таймень, выводи осторожно. Неожиданно леса ослабла. «Сошел» – мелькнула досадная догадка. Но нет, леса снова натягивается. Видимо рыба сделала рывок против течения. Снова понемногу отвоевываю лесу. С трудом дается каждый оборот катушки. Вот рыба уже в заводи, но ходит у дна. Сдерживаю на кругах, боясь отпустить под лодку.

Виктор Петрович с подсачком в руках ждет момента, чтобы помочь мне. Рыба уже сдает, я поднял ее со дна, подвожу к лодке, в воде видна громадная щучья пасть и полутораметровая темная спина. Я вижу, что подсачек нам не поможет, советую:

–Брось подсачек, бери за грузило!

Виктор Петрович, сидя на средней банке, берет рукой подведенную к нему лесу, добирается до грузила и поднимает его на вытянутую руку...

Из воды на две четверти выше борта показывается щучья голова…

Тут мой приятель, опытный и хладнокровный рыбак, допускает непростительную ошибку: движением руки к противоположному борту он силится перегнуть щуку в лодку. Щука судорожно трясет головой, раскрывает крокодилью зубастую пасть, делает резкий удар хвостом и отскакивает от борта в воду...

В вытянутой руке моего помощника одиноко качается блесна с обломленным крючком на тройнике. С безмолвно открытым ртом, кося левым глазом на берег, правым, раскрытым до предела, не мигая, он смотрит на меня...

Не знаю, как выглядел я в эту минуту безмолвия, помню, что стоя, я молча взирал на расширенный глаз приятеля и его раскрытый рот, ощущая неприятную дрожь в пятках и под коленками. Наконец, чтобы справиться с дрожью в ногах я сел, плюнул, и не без злости произнес:

– Шляпа! Что ты как идол уставился на меня?

С лица напарника сходит мина застывшего удивления, он переводит взгляд на тройник с обломленным крючком и без нотки оправдания, а как бы констатируя, замечает:

– Плохие крючки продают.

– Плохие крючки! Такую щуку упустить! Почему ты не догадался встать на ноги и поднять ее всю из воды? Никуда бы она не ушла!

– Пожалуй, верно... Дело – пустяк, а вот не сообразил... Теперь ищи-свищи!

– Эк тебя угораздило, ищи-свищи! Жди вот, когда еще такая клюнет.

– Мда-а, хороша была красуля! Ты заметил, каким взглядом
она на меня смотрела? Нет? Куда злее тебя!

– Может быть, может быть...

Удивляясь и ахая, смеясь и чертыхаясь, мы еще долго толкуем о злополучной щуке, так счастливо отделавшейся от нас. После нескольких безуспешных забросов, наш «якорь» был поднят, и лодку понесло к последнему плесу протоки, начинавшемуся от соленого ручья.

На траверзе креста у Виктора Петровича взяла крупная щука.

Он дал ей вволю «уходиться» и спокойно подвел к лодке. Багрика у нас не было а подсачек для крупной щуки – вещь не весьма удобная. На этот раз роль помощника пришлось выполнять мне. Упустив щуку-крокодила, мы обсудили вопрос – что делать, если повторится подобное? И пришли к решению: надо щуку сначала оглушить, оглушенная она успокоится и затем брать ее из воды за глаза. В лодке как раз валялась метровая березовая палка – подходящее орудие для такой операции. Мы обдумали и прием нанесения удара – надо торцом палки легонько стукнуть в «темечко» – в точку чуть выше щучьих глаз.

Пока Виктор Петрович вываживал, я быстро смотал свою лесу и, положив спиннинг, вооружился палкой, орудием глушения, и стоял наготове. Уходившаяся щука вела себя спокойно, мой удар торцом палки пришелся точно в темечко. Одновременно с ударом Виктор Петрович ослабил катушку – это тоже было предусмотрено. Щука сделала короткий рывок и всплыла кверху брюхом. Теперь взять ее из воды за глаза не представляло никакого труда и риска. В ней было не менее пяти килограммов веса. Когда щука была уже в лодке, Виктор Петрович оценил наши общие действия:

– Классно! Вот бы знать раньше и твою бы не упустили.

– Век живи, век учись, – что я еще мог сказать?

Минут через пять у напарника снова затрещал тормоз катушки, извещая о борьбе с очередной жертвой. У меня дело не клеилось. При сильном забросе леса сбежала с катушки и вся перепуталась. Эта «борода» отняла у меня немало времени. Подхлестнутый удачей товарища, я спешил и усложнял свою работу по распутыванию, между тем моему напарнику положительно везло. Он уже вываживал третью щуку, приговаривая нараспев:

– Давай, давай, голубушка! Не упирайся, не брыкайся! Хочешь в сторону? Не уйдешь далеко! А мы тебя к бортику... Семеныч, готовь дубину!

Признаюсь, эта веселая болтовня была мне неприятна, больше того, она раздражала меня.

Жадность? – Нет.

Зависть? – Может быть.

Не знаю, есть ли рыбак, который испытывая неудачу, равнодушен к успехам соседа.

Наконец я справился с «бородой». Положив третью щуку в нос лодки под доски, Виктор Петрович внимательно, с хитринкой посмотрел на меня и предсказал, как ворон прокаркал:

– Сейчас у тебя будет зацеп.

– Какой зацеп?

– Самый обыкновенный, за корягу.

– Ерунда, не каркай! – отмахнулся я и сделал заброс.

– Вот-вот, как раз на корягу забросил – тут тебе и зацеп. Чтобы не дать блесне утонуть, я быстро начал крутить катушку.

– А-а, ты поверху тянешь. Так, конечно, зацепа не будет. Но и рыбки не будет, всем известно: рыбка плавает по дну...

– Отстань!

Я не в шутку начинал сердиться, а в ответ слышал дружелюбное ворокованье.

– Не горячись, Семеныч. Тебе надо перестроиться. Неудача с первой щукой тебя взволновала, а «борода», которую ты распутывал по меньшей мере четверть часа, – обозлила. Насколько я понял не рад ты и тому, что твой товарищ методично увеличивает счет, тебе во что бы то ни стало хочется его догнать. Ты будешь торопиться и делать частые забросы куда попало, а в таких случаях зацеп или «борода» обеспечены.

В душе я полностью был согласен с ним, но почему-то сказал:

– Ерунда.

– Не ерунда, по себе знаю, бывал в твоем положении. Вот что, Семеныч пока ты не поймаешь щуку, я не сделаю ни одного заброса, только не горячись.

Он зацепил тройник за катушку, положил вдоль борта спиннинг и прилег в лодке на доски, прикрыв кепкой лицо.

Странно устроен человек! Доброжелательная речь друга еще больше взвинтила меня:

– Ты что, глумиться надо мною вздумал? Начал с психологии,
кончил великодушием, бери спиннинг и не валяй дурака!

Мой друг молчал, как уснувшая рыба. Я машинально продолжал делать забросы, меньше думая о рыбе, больше о своей нервозной реакции. Злость перешла на самого себя. Стыдно стало за свою горячность: «Расходился, как петух перед боем, а где твоя выдержка?»

Знакомый рывок поклевки мгновенно прогнал неприятные мысли. В глубине ходила крупная рыба, ее упругие толчки приятно радовали сердце...

– Витя, бери дубину!

– Это не та, которую ищи-свищи?

– Не знаю, кажется, нет, та потяжелее была.

Знакомая процедура вываживания закончилась тем, что мой счет открылся.

Медленное течение снесло лодку вниз плеса. Дальше шел перекат, соединяющий протоку с основным руслом. Мы решили повторять рейсы по плесу от креста и в продолжении полутора-двух часов совершили несколько заездов. То, что произошло в эти последующие заезды трудно описать со всеми подробностями.

Погода стояла удивительно тихая. На полированной глади плеса ни одной морщинки. Влажный воздух, насыщенный ароматами луговых трав и весеннего леса, слегка кружил голову. Густой запах цветущей черемухи волнами, то усиливаясь, то ослабевая обдавал лицо, невольно побуждая делать глубокие, на весь объем легких, вдохи. Испарения были так плотны, что можно было в упор смотреть на солнце, в сетке тумана оно казалось громадным яичным желтком.

Мы уже хорошо изучили дно плеса, знали где яма, где бороздка, где поросль молодой подводной травы. Было замечено, что щука, как правило, берет у самого дна и чаще в бороздках возле кромки еще не поднявшейся травы. С небольшими интервалами, через шесть – восемь «холостых» забросов следовала поклевка. То у меня, то у Виктора Петровича, то, иной раз, у обоих вместе. Наша «дубина» переходила из рук в руки. В каком-то отчаянном упоении, с веселой лихостью, мы работали спиннингами. Каждая вываживаемая щука сопровождалась прибаутками. И я с детской непосредственностью приговаривал слова, так недавно принятые мною без всякого энтузиазма: «А мы тебя к бортику, а мы тебя к бортику». Щука брала жадно и сходы наблюдались очень редко. Был случай, когда я подсек великана, которого не удалось, не только посмотреть, но даже повернуть к лодке. Сразу после подсечки он смотал у меня почти всю лесу. Я обхватил обеими руками катушку и уперся ногами в лодку. Наша тяжелая плоскодонка заметно пошла в сторону натянутой лесы. И когда рыба сошла, разогнув крючок, я не испытал никакой досады.

– Не далеко же она нас увезла, – шутил Виктор Петрович, – а я думал, до креста дотянет.

– А не пора ли нам прекратить паломничество к кресту? – предложил я, – Пальцы болят от катушки; да и рыбу пора обиходить.

– Согласен. Вот как раз полянка, давай причалим к ней.

На этой полянке я сфотографировал Виктора Петровича, с круп
ной, еще не полинявшей, сохранившей живую раскраску, щукой. На снимке тридцатилетний Виктор Петрович стоит на полянке перед Солоной протокой. Под ногами – молодая трава, цветущая купава, по-астафьевски – жарки, гнездо широколистной чемерицы. В левой руке – спиннинг, правой, напряженной от тяжести, он держит взятую под жабры щуку, на другой стороне протоки виден кусочек приютившего нас острова, за ним – главное русло и правый берег Яйвы. Неподалеку, вне кадра, стоит ветхий, почерневший от времени, могильный крест. Задумчивый взгляд рыболова устремлен на этот крест, о чем он думает, глядя на него?

Я часто и подолгу гляжу на эту фотографию, и кажется мне; что Виктор Петрович думал в тот час о старом рыбаке, о его жизни, проведенной в этом благолепии, может быть завидовал ему, дышавшему этим божественным воздухом, может быть благодарил добрый дух старика, пославший нам такую невероятную удачу...

По приезду домой, я проявил пленку, сделал и увеличил несколько фотографий, разумеется, подарил Виктору Петровичу сколько-то. Снимок ему понравился.

Несколько лет назад я увидел этот снимок в пермской «Звезде», потом в «Пермских новостях» за подписью «Репродукция Угольникова». Позднее он появился в журнале «Юность», может быть и еще где-нибудь публиковался.

Друзья-журналисты, которым я показал сохранившийся негатив, предложили мне заявить об авторских правах. Я отказался – не люблю тяжбы. Я доволен и тем, что этот снимок стал популярным. Но сказав о публикациях Угольникова, я должен внести поправку. Угольников ввел в заблуждение читателей, сделав под фотографией подпись «Астафьев на реке Усьве». Читающий эти строки поймет, что здесь Усьвой и не пахнет.

Эту щуку, что на фотографии, Мария Семеновна, супруга Виктора Петровича, приготовила в фаршированном виде.

Не помню, или я был приглашен на это блюдо, или случайно зашел в маленький домик Астафьевых по улице Партизанской, ведущей к городскому кладбищу. Помню, что пришел я вовремя: на столе стояло большое блюдо с порезанной на доли фаршированной щукой. В тесной комнатушке, кроме хозяев, находился коллега Виктора Петровича по газете Сергей Балахонов. Помню, что направляясь к Астафьевым, я прихватил бутылку вермута, оказалось кстати – рыба посуху не ходит...

А тогда на берегу Солоной протоки, запечатлев трофей Виктора Петровича на пленку и, таким образом, увековечив его, мы принялись за разделку рыбы, надо было ее выпотрошить, подсолить и сложить в мешки, сшитые из детской клеенки по объему рюкзака. Тогда еще не было целлофановых мешков, а детскую клеенку можно было купить в аптеке.

Положив последнюю разделанную щуку в рюкзак, Виктор Петрович взял спиннинг и со словами:

– Еще одна войдет, – сделал заброс.

Не прошло и минуты, я снова слышу его веселый голос:

– Вот она, голубушка! А ну, пожалуй к берегу. Не хочешь? Ну погуляй, погуляй!

– Смотрю на него – действительно, кого-то вываживает.

– А я что, рыжий? И моя должна быть здесь, – Я взял спиннинг, отошел чуть ниже и тоже сделал заброс...

Невероятно, непостижимо, невозможно понять, может быть, действительно добрый дух покоящегося под крестом рыбака покровительствовал нам в тот день – едва я выбрал слабину провисшей лесы после падения блесны в воду, как тут же ощутил рывок поклевки. При ловле с берега «дубина» не нужна, оба вытащили посланных нам щук волоком на берег.

Изумленные происшедшим, не веря собственным глазам, не находя другого объяснения, мы восприняли это, как чудо, ниспосланное свыше.

– Все, больше ни одного заброса! – решительно объявил Виктор Петрович.

Я поддержал его, думая про себя: «Хватит искушать судьбу». От мысли, что это было чудо, я не отказываюсь до сих пор.

Впечатления от пережитого были так сильны и ярки, что я не удержался и написал об этом свой первый рассказ, назвав его «Солоная протока». К тому времени мы с Виктором Петровичем разъехались – меня перевели в Кунгур на новое место работы, он оставался в Чусовом. Не долго думая, послал рукопись Виктору Петровичу, он, не задерживаясь, ответил: «Не ожидал от тебя такой прыти, рассказ для начинающего очень не плох, но я бы советовал изменить настоящие имена героев»...

После такого отзыва я послал рассказ в альманах «Рыболов-спортсмен». Через какое-то время пришел ответ из Москвы: положительная рецензия М. Руднева с заключением «Рассказ надо готовить к печати» и совет составителя альманах Д. Самарина – «Доработать рассказ: сжать начало, убрать упоминания о баснословных уловах».

Сжать начало – не проблема, можно. Убрать упоминания о баснословных уловах, писать неправду, тоже можно, если хочешь напечататься, но я не смог – рассыпалось чудо.

Кстати, на следующий год мы еще раз побывали на острове у Солоной протоки, но уже не вдвоем, а впятером – к нам примкнули еще трое из наслушавшихся наших рассказов на «току». На этот раз никто нас не встретил радушно на станции, катер был где-то в рейсе. Почти двое суток с тяжелыми рюкзаками и резиновыми лодками мы пешком добирались до Нартино. Проведя несколько дней на острове, мы вернулись ни с чем – чуда не было, хотя река была той же, никто ее не испоганил, не отравил, и время было то же – начало июня. В чем дело? Попробуй, разберись...

Тогда же мы погрузили в нашу надежную плоскодонку полные, под завязку, рюкзаки, благодарно посмотрели на крест, на поляну с жарками-купавами и оттолкнулись от берега. Впереди, до станции Яйва, двадцать семь километров пути, вниз по течению. Вода еще высокая, часов за пять одолеем. В лодке шест и кормовое весло. Шест – толкаться на плесах, весло – рулить на перекатах.

Виктор Петрович лежит в носу лодки на досках, застеленных пихтовым лапником. Я в корме, шестом подгоняю лодку на плесе. Минуем остров — протока сливается с главным руслом – лодку подхватывает перекат. Я кладу шест, беру весло, направляю лодку по струе.

Вот справа на крутом берегу проплыла деревушка Нартино, слева потянулись низкие луговые берега в сугробах цветущих черемух. Вода у берега запорошена снежинками их лепестков, они сопровождают нашу лодку до первого переката и тают в нем, захваченные кипящим водоворотом.

1958 г., 2000 г.

Хорошавцев В. С.

Рыбак рыбака… - Чусовой, 2002.

Календарь событий

Новые поступления

Полезные ссылки

Авторизация

Кто на сайте

Хорошавцев Виктор Семенович - Хорошавцев В.С. «На Яйве» (очерк)

Содержание материала